очень мини. адомми. не знаю я, что это.
Слишком дорого достался Адам Томми, с боем, со слезами, с кровью.
Возможно поэтому, Ламберт молчал. Он сидел в кресле и просто наблюдал за Ретлиффом, даже не пытаясь слушать то, что он говорит.
Он понимал, почему он так себя ведет, чувствовал, от чего ему так больно и едко, и даже не пытался оправдаться или же заставить его прийти в себя.
Бесполезно и заранее обречено на трагический провал.
Адам посмотрел за спину Томми, где на стене висели дурацкие электронные часы, совсем не вписывающиеся в декор этого гостиничного номера.
На самом деле, Ламберту было бы хорошо оказаться в аэропорту через четверть часа. Адам снова смотрит на Томми. Волосы взлохмачены, лицо искажает гримаса глухого гнева, изо рта вырывается очередная фраза, сочащаяся ядом. Адам поджимает губы и подпирает голову рукой, смотря прямо на Ретлиффа.
Все это они уже проходили множество раз. И пройдут еще.
Томми приступал к своему опусу на тему, какая же Адам блядь. Любимая часть Ламберта.
- Ты говоришь, что «целесообразно скрывать наши отношения», и в тоже время красуешься с полчищем мужиков! Каждую ебанную неделю я смотрю на эти рожи рядом с тобой, и ты думаешь, что мне это приятно вообще?! Что тебе мешает официально трахать кого-то из них и не ебать мозг мне?! Зачем весь этот цирк, а?!
Адам чуть было не ляпает вслух «действительно», при чем имея ввиду нечто другое, но вовремя прикусывает язык. Томми Джо жуткий собственник, и Адам знал это. Сейчас, когда они наконец-то вместе, ему иногда кажется, что Томми немного свихнулся от счастья, если так можно выразиться. Будь его воля, он бы запер Ламберта где-нибудь в Бербанке, оберегал, кормил, и не разрешал выходить на улицу. Но также, как и Адам знал о болезненной ревности Томми, последний прекрасно осознавал, что для Ламберта значит свобода — без нее он угаснет, ведь сам он и есть ее воплощение.
И со всем этим приходилось уживаться.
Томми разошелся не на шутку, и из шипения его тирада перешла в стадию крика.
Адам откидывается на спинку кресла, Томми неожиданно замолкает, кидая какой-то странный, пугающе спокойный взгляд. А затем констатирует со всей холодностью.
- Ты мне изменяешь.
Томми кивает самому себе и отворачивается к Ламберту спиной, упершись руками в комод. Он медленно выдыхает, в звенящей тишине комнаты этот звук похож на шум трения плевры в легких. Адам встает с кресла, ему нужно сделать всего три шага, чтобы оказаться за спиной Томми.
Он беззвучно повторяет свое идиотское убеждение.
Адам кладет ладонь ему на спину и медленно ведет вверх, затем привлекает Томми к себе, крепко обнимая со спины, кратко целует в шею и прикрывает глаза.
Томми податливый, как тряпичная кукла, это непривычно и неправильно. Это безразлично.
А еще Томи пахнет его духами.
- Я не изменяю тебе...
Томми горько смеется.
- Значит, когда-нибудь изменишь.
- Вот тогда и поговорим...
Томми хотел сказать что-то еще, но Адаму надоело слушать. Он резко повернул его к себе, вжимая в комод, и впился в сухие губы, вовлекая в бескомпромиссный и властный поцелуй, подчиняя.
Поцелуи-укусы, красные следы от сжимающихся пальцев, жесткость, покорность принятия, стоны и вскрики. Электронные часы отсчитывают минуту за минутой. Хрипы, протяжные и гортанные, влажные дорожки по нежной и исцарапанной коже.
И в каждом его «ненавижу тебя», он слышит лишь «люблю».